Тайны вятских огуречников («Приволжская правда», 13, 15 апреля 1989 г., №44 (7130), №45 (7131))

М.Свищев, А.Коркин, корреспонденты газеты "Северный рабочий",
специально для "Приволжской правды"

Огурец — товар особый

Вятское — село приметное. Примостилось оно на крутой излучине небольшого волжского притока реки Ухтомки. В ясный день маковку колокольни можно километров за десять различить. На нее-то, наверное, и правили свои обозы ярославские и костромские купцы, поспешая на знаменитую Вятскую четверговую торговую ярмарку. Торг здесь в те стародавние времена шел бойкий. Семгу, осетрину, икру, различный инструмент, сахар, керосин, табак местные крестьяне использовали с охотой. Взамен предлагали племенной молодняк, отборный лежкий картофель, зерно. Словом, все чин по чину, как на любой другой ярославской сельской ярмарке, что в Середе, что в Любиме, что в Городище.

Однако был на Вятском торжище и особый товар, который в зависимости от торгового оборота, удобства расположения села сделал его знаменитым ничуть не меньше Нижегородской или Макарьевской ярмарки. Не холстами и сукнами прославилось Вятское, а самым обыкновенным огурцом. Главное его достоинство было в том, что он, ядреный, белогубый, особенно хорош для засолки. Пожайлуй, в этом ни один из российских сортов не был ему достойным соперником. Да и нынче вятский огурец вне конкуренции.

— В старое время в наших краях разве что лентяй огурцами не занимался, — рассказывает коренная жительница села Вятское Людмила Павловна Чеснокова, — самыми крупными огородами владели многодетные семьи, особенно те, где было много сыновей. Работа, на первый взгляд, не очень и тяжела, но забот и времени требует от человека немало.

Торговали огурцами вятские крестьяне не только дома, но и возили их в крупные города. Рейс по три - четыре "огуречницы" за раз. (Огуречница — это бочкообразная телега, вместимостью не менее полутоны. Огурцы укладывались в нее вертикально, один к одному, дно заливалось особым раствором. Такая укладка помогала сохранить зеленец в дороге).

Деньги за свежий вятский огурец платили хорошие, хватало всему семейству безбедно зиму прожить. Вообще к огурцу на Полевщине (так иногда именуется этот "огуречный" угол на Ярославщине) отношение особое. Потому это, наверное, что считаются здешние жители большими ведунами огуречного дела. Да и про землю их сказы ходят, что растут на ней овощи тогда, когда во всей округе даже на картошку недород. А уж сколько небылиц из уст в уста передается про колдовство и тайны огуречников! Ведь сколько не пытались их соседи выращивать огурцы на своих огородах, сколько навозу не валили в грядки, как не старались, а урожая не было того, что на Полевщине.

Приживался на вятской земле не всякий. И были это не просто трудолюбивые, сильные люди. Нет, тут и особый склад души требовался. Не раз брали огуречники в дом красавиц и умелиц из других мест, но только никто из них не остался. Уезжали они обратно не сколько от непосильного, сколько от непонятного им труда. Да и заезжие работяги, кто "веры" огуречной не принимал полностью, вынуждены были на родину возвращаться, прогорев. Между тем быть бедным, есть не до сыта на Полевщине считалось зазорным. Над такими недотепами подсмеивались, презирали, как лодырей.

Правда, и "миллионщиков" в те времена не было. Даже вятский купец Савельев и тот похвастаться мог лишь скромным достатком.

Главный "секрет" удачливости этих людей кроется в том, что они любят свое крестьянское дело. Оно давно стало не только хлебом насущным, но и источником творческой радости.

Рождение кооперации

Один из таких огуречников — Владимир Михайлович Тугов до пенсии всю сознательную жизнь, кроме фронтовых лет, отработал в Вятском сельпо.

— После революции частное огородничество поутихло, — рассказывает он. — И войны народ подкосили, и поборы, и голод с болезнями. Люди стали держаться сообща, артелями. Вместе было сподручней выстоять в 20-30е годы. С началом коллективизации расцвела в наших местах промпереработка овощей. И особую славу снискала засолочная база в Вятском. До 1000 тонн огурцов за сезон заготавливали и перерабатывали ее работники в лучшие годы. Реализовали товар во всех российских городах.

Не прекратила свою работу "засолка" и с началом Великой Отечественной. Мужики ушли на фронт, женщины, дети, старики продолжали их дело. Они вели заготовку, засолку капусты, помидоров и, конечно, огурцов. Вятский белогубок, закатанный в защитного цвета бочонки с черными номерами войсковых частей, отправляли теперь прямиком в действующую армию: в Мурманск, под Ленинград, на базы подлодок Северного флота.

Один бывший вятский фронтовик рассказывал нам, что подарки земляков он узнал в тихвинских окопах не только по маркировке бочек, но и по одному запаху огурца. Аромат дразнил аппетит, с таким "витамином" и грубый ржаной сухарь казался изысканным лакомством.

Но вот и война отгремела, вернулись домой солдаты. Пришел домой и бывший армейский разведчик Виктор Чесноков. Тяжело раненный, он не мог наравнее со всеми в поле, потому-то и принял под начало засолочную базу.
     
В те годы засолочная "индустрия" в Вятском пережила последний всплеск. И это легко объяснимо: народное хозяйство после войны было основательно разрушено, централизация еще не подчинила себе все без остатка. Глубинка жила на самоснабжении, кормилась тем, что производила, жила автономно, самостоятельно. И это давало возможность умелому хозяйственнику размахнуться во всю ширь своего таланта. А такой дар у Виктора Анатольевича несомненно был. Он наладил рекордную, до тысячи двухсот тонн за сезон, заготовку свежего огурца. Чесноков возродил многие засолочные секреты, технологические принципы недавнего прошлого. Приемный пункт начинал приемку овощей в четыре-пять утра. По твердой цене зеленец приобретался и у колхозников, и у частников в неограниченном количестве и немедленно шел в переработку. Технология диктовала такой рабочий распорядок: огурец, принятый в жару, в засол уже не годился…
     
Бочки с солеными огурцами до весны хранились в реке, которую почти на полкилометра перегораживали сваями. В марте товар вынимали и с выгодой реализовали через магазины и рынки области.
     
Для местной торговли бочки хранили в "ледниках". Эти ледяные погреба без единой опоры научил делать кооператоров один старик, занимавшийся этим еще при царе. Насколько это дело было непростым, судите сами: однажды, когда спецы по "ледникам" уже уехали в город, их место попытался занять один местный крестьянин. Да только он растопил лед по своей оплошности уже на следующий день. А наново наморозить, как не пытались, не смогли.
     
Словом, были у вятского огурца настоящие хозяева. К сожалению, не долго потребкооперация работала с этой продукцией с таким размахом. К концу 50-х, когда началась бездумная централизация всего без разбору, огурец ручной выделки вдруг стал не выгоден. Были закрыты сельские базары, ушли в историю Вятская ярмарка. С укруплением хозяйств многие руководители колхозов области, особенно в соседнем Даниловском районе, стали сводить на нет огуречные площади. Без сырья захирела засолочная база, стали ненужными былые традиции.
     
Вроде бы благое дело было задумано: механизация облегчала труд земледельца, повышала производительность его в несколько раз. Но это верно лишь теоретически. На практике все обстояло иначе. Вятский огурец лелеется хозяином в рассаде. Едва не половину лета плети закрываются пленкой. Каждое утро, пока не сошла роса, надо вручную убрать урожай и полить грядки. На это уходит бездна человеческого внимания и труда. Причем труда, требующего дотошности и личной привязанности к делу, даже самоотверженности. Лишь тогда урожай с гектара не ограничиться двумя сотнями тон огурцов.
     
— В те годы, считаю, мы несправедливо отказались от огурца, — невесело говорила нам бывший главный аграном колхоза "Красный луч" Галина Степановна Моршнева, — ведь в нашей зоне тогда был накоплен значительный опыт его выращивания. Даже сорт свой "вятский" зарегистрировали в 1954 году. Отличался он морозо- и засухоустойчивостью, высокий урожайностью и отменными засолочными качествами. К примеру, Муромский огурец при засолке темнеет, киснет, южные сорта внутри пустые. Наш же остается крепким, ядреным, хрустящим аж до следующего лета…

Но факт остается фактом. Из года в год площади под огурцом сокращались. Не помешал этому процессу и энтузиазм председателя колхоза Владимира Герасимовича Колыбенина, делавшего все-таки попытки возродить производство этого овоща. Вятский белогубок медленно, но верно уступал место на полях "массовым" культурам: зерновым, картофелю, многолетним травам.

Огуречная коммерция

На Ярославщине существует две огуречные "веры". Приверженцы одной технологической системы живут близ села Вятское, другие — в Даниловском районе. Различия в способах возделывания этих овощей существенные, конечно, но они будут интересны лишь узким специалистам. Да и не нам судить, чей метод лучше.

Огуречная "вера". Так говорят здешние жители, и правильней не найдешь слова, чтобы объяснить упорство, с каким каждый указывает свое преимущество своей системы. Так давным давно возникла здоровая конкуренция овощеводов, воюющих за рынок сбыта своего товара. Первыми стали промышлять в далеких краях соленным огурцом жители крохотной деревушки Вольная, что близ Любимской дороги. Нашелся у них свой лидер, человек, способный взвалить на себя все организационные и торговые обязанности, знающий как справиться с ними. Зовут этого человека Елизавета Андреевна Кругликова.

Дом ее высоченный. За ними ряды сараек и большой квадрат огорода, цепко охваченный объятиями забора. Хозяйка — немолодая, грузная женщина с довольно миловидным лицом — приглашает нас в дом без лишних расспросов.

— На председательство в нашей неузаконенной артели я была, можно сказать, обречена, — рассказывает Елизавета Константиновна. — То, что мне было едва не развлечением, другим кажется мукой адовой. Тут мало хорошим торговцем быть, надо стать еще и дипломатом, и экономистом, и горлохвастом. (…)

Подпольщики поневоле

Она быстро стала мозговым центорм огуречного "подпольного" кооператива.

— За эти годы у нас целая система "домашней" кооперации сложилась, — продолжает Елизавета Константиновна Кругликова. — Старики как и прежде, огурцы растят, солят их да закатывают в бочки, а на север уж я еду с теми кто помоложе, с их детьми (за счет отпусков тех). И на станциях, и в инстанциях у нас теперь есть знакомые и помощники. Но, правда, в последнее время сбывать огурцы стало намного сложнее.

Раньше мы только бочковым огурцом торговали. Теперь же из Дагестана, и с Украины, и еще откуда-то везут. На базаре толкучка — непроворот. Всем охота товар побыстрее сбыть. Но кабы все по-честному было, тогда наши шансы были бы выше всех. Вятский огурец — это же редкостный деликатес, он в рекомендациях не нуждается. Наша собеседница удрученно вздохнула. Многое наболело в ее душе за эти годы.(…)

— Но мы же честные люди, не взяточники, — с болью говорит Кругликова. — и деньги нам потом и кровью даются.

— А сколько выходит за сезон в случае удачной торговли? - интересуемся мы.

— Почему-то все нас об этом спрашивают, — невесело усмехнулась Елизавета Константиновна, — вы что, тоже наслушались про наши "миллионы"? Прибыль само собой неплохая. Если вычесть расходы за тару, перевозку (погрузку-разгрузку мы полностью взяли в себя), то по 500-700 рублей с бочки получается. В среднем у каждого по 10-12 бочек, так что в пределах 7 тысяч за сезон семья имеет. Разумеется, есть и те, кто продает гораздо больше или… искусственно завышает цены, забирается подальше от конкурентов.
     
— Как так?
     
— Ну, раз приехали в Архангельск. А год был урожайный, народу с огурцами и без нас понаехало — тьма. Тут и за полгода не отторгуешься. Так часть наших с капитанами транстпортников договорилось и прямым курсом на Новую Землю и Шпицберген бочки повезли. Там конечно в бедном на витамины краю, навар побогаче был. (…)

Миллион за огурец

Ну, а что же миллионеры? Или это все же красивая легенда, выдумка завистливых мещан? К одному такому миллионщику мы все таки "добрались". Оговоримся сразу: ни фамилии, ни деревни называть не будем. Путь наш был долгим. Проезжая дорога давно кончилась, и мы еще плетемся по убогой, петляющей словно во хмелю, тропке. Спарва и слева от нас оставались за спиной чернеющие островки отживших деревушек. Но вот за взгорком показался и жилой хуторок. Над крышей ближнего дома из трубы струился дымок. Стучимся в послеповатое окошко. За ним старушка. Испуганное, недоброе лицо: "Что надо?" - нужный нам дом показывает с неохотой, словно врагов наводит на соседа.
     
Огуречник — "богатей" живет более открыто, как это ни странно. Дверь нараспашку, внутри, в сенях визг наждачного круга и сноп искр. Поздоровались, не бросая работы односложно отвечает на наши вопросы. Лишь доточив топор приглашает в дом. Нашему собеседнику лет семьдесят, может чуть больше. Худощавый, но в движении чувствуется незаурядная сила.
     
В доме нет ничего особенного. Все, как в обычной семье сельских пенсионеров среднего достатка. Разве что выделяется новенький цветной телевизор и дорогой ковер, криво приколоченный на стене.
     
— Достатком моим интересуетесь, любопытствует не без ехидства "богач". — Кое что и от отца перепало, жену взял из огуречной семьи — богатое приданное в дом пришло. Много работал, мало тратил. Вот и все. Остальное мне дело мое принесло…
     
Поначалу резкий, даже агрессивный, он постепенно остывает. Заметно, что и ему обрыдла эта замкнутость, вечные осторожность и недоверие к людям, ответное непонимание их. Почувствовав, что мы искренне пытаемся разобраться в происходящем, он вдруг становится даже словоохотливым, добродушным собеседником.
     
— Молодежь теперича не заставишь на огурец вкалывать. Видали деревни по дороге? Вы не поверите, сколько там народу годов двадцать жило — тысячи! А нынче вся молодежь в город поуехала, одно старичье осталось. Вот только за огурцы и цепляемся. Нам умение наше дорого. Это для нас как вера, как долг перед родителями покойными. А деньги — ерунда, блажь одна. Через них, если хотите, я и с детьми рассорился. Знали они про мой куш, шибко рассчитывали на эти гроши. Но работать на земле не хотели, уехали в город жить. Пока на квартиру, машину, мебель деньги давал — в мире жили. А как от них подмоги потребовал, так сразу отвернулись они.
     
— А велика ли помощь потребовалась?

— Сразу видать, не здешние вы, — хмыкнув, покачал головой старик. — Ведь с огурцом этим, как с малым дитем возишься. Столько же сил и нервов тратишь. Садишь рассадой стебелек, а он толщиной, что волос. Чуть холода, обратно в тряпицу и домой — до тепла. Знать надобно не мало: каким быть рядками и какими грядками, как перегной к стеблю подсыпать. С одной прополкой, бывало так намаешься, что еле жив к вечеру. А уж как сбор, тут про сон и вовсе забудь. Чуть солнце тронется, пока роса холодная — идешь босиком, обрываешь по одному легонько, чтоб литинку не попортить, да бока не помять. Огурчики срываем совсем, по нынешним меркам маленькие — сантиметров по 10 самое большее. Только их в засолку и пускаем.

— А при засолке тоже секреты имеются?

— А то как же? — удивляется нашей неосведомленности собеседник. — Засол — это главная наша тайна и есть. Например, год назад ну все, кажется, рассказал-показал одному горожанину. Он вежливо послушал до половины, а от остального отмахнулся. Это, мол, я и сам с усам. Некогда, видишь, ему, назад торопиться. Через три месяца заявился с руганью: весь рассол сгноил. Он-то думал: записал и от Бога бороду ухватил. Нет, голубчик, ох нет. Знать, сколько соли в рассол сыпать, какую приправу класть — этого еще мало. Ведь после закатки бочки самая главная работа и начинается. В первые дни огурцы "кипятят", идет их квашиние. Тут пробник держи открытым. Потом огурец пить начинает, впитывает в себя любую влагу, что в бочке имеется. Чуть проморгаешь это в миг — пропало качество засола. Тут главное вовремя воды или слабого рассола подлить, чем напоишь — успокоишь огуречик. И таких тонкостей каждый из огуречников знает великое множество. Существует не один десяток только им известных приправ и добавок, рецептов огуречных тузлуков. Ими созданы многочисленные технологические тонкости засола, в результате чего заурядный овощ превращается из продукта на столе необязательного в самый что ни на есть желаемый деликатес.
     
— Проблем накопилось под завязку, — сетует крестьянин. — одна из них тара. Это же надо: бочки по сотне за штуку. Оттого они у нас, как космические корабли "Бураны", многоразовые. Запускаем каждый бочонок в рейсы по стране до полного износа. После поездки их в баньке с мозжухой (можжевельник) и камешком отпариваем. Вторая проблема: хранилище, или "бункер" , как здесь принято говорить, "миллионера" врыто в землю неподалеку. Собрано оно из железнодорожных шпал, стыки старательно прошпаклеваны. Внутри запах плесени — дерево от влажного воздуха порядком подгнило. В углу одна к одной стоят пять здоровенных бочек.
     
— Это остаток, поясняет наш "гид". — Я уже стар стал с товаром мотаться. С племяшами или другими нашими огуречниками на колхозных машинах основной товар уже отправил. А этот пусть до весны полежит. Может и здесь кому сгодиться.
     
Прощаясь, он крепко пожал нам руки и грустно, очень грустно сказал: ну как, позавидовали "миллионщику"? Вот то-то: эти тысячи всю жизнь мою забрали, а судьба моя при этом краше не стала для меня. Ей богу, подвернись стоящее дело какое-нибудь, или, скажем, для детищек сирот чего прикупить - все до последней крохи отдам. В Армению вот немало перечислил. Я же советский человек. За нашу народную власть я кровь на фронте проливал. Так-то…
     
Смурно было у нас на душе, когда мы покидали обитель советского миллионера. Что-то не так, как следовало бы по логике вещей, сложилась жизнь у этого человека. Любимое дело ничего, кроме "мертвых денег", не дало ему. Есть горькая шутка: "для того, чтобы деньги призирать, их надо иметь". Он имеет их очень много, но ни радости, ни удовлетворения от этого не чувствует. Его тысячи лежат впустую, не работают ни на общество, ни на самого миллионера.
     
Более того, он лучше других теперь знает, какой дикой развращающей силой обладают эти бессменные по своей огромной величине суммы для человека. И боиться их порочного воздействия на собственных наследников, потому как нет для отца ничего более горького, чем помнить о том, что дети его ждут его кончины. Да ладно бы для того чтобы продолжить его дело. Нет, им наследство нужно, чтобы тратить его и жить нахлебниками.
     
Сам же он без ежедневного труда чувствует себя тунеядцем. Патологическое трудолюбие этих людей поражает даже самых старательных сельских тружеников.

Партнеры